О Развитии Поэтического Дара (Кундалини: Эволюционная Энергия в Человеке)

О Развитии Поэтического Дара

Отрывки из книги Гопи Кришны 
«КУНДАЛИНИ. Эволюционная энергия в человеке»

… После примерно двенадцати лет (с момента пробуждения Кундалини – прим. редактора) любопытные изменения прои­зошли и в светящемся круге осознавания вокруг моей головы — то­го осознавания, которое позволяло мне постоянно воспринимать тонкий мир вездесущей жизни, присутствующий повсюду. В нем я дышал, ходил и действовал, никак не затрагивая его однородную субстанцию, которая в то же время не влияла на мои повседневные взаимоотношения с миром. Иными словами, это выглядело так, как будто я дышал, двигался и действовал, окруженный чрезвычайно тонкой, невидимой и сознательной пустотой, подобно тому, как мы окружены радиоволнами, но с тем отличием, что я не воспринимал и не чувствовал существование этих волн и вынужден был при­знать их существование на основании логики определенных фактов. Я осознавал, как мое собственное ограниченное сознание превзошло свое ограничение и находилось теперь в прямом контакте со своей сущностью и первоистоком, подобно тому, как осознающая капля росы плавала в океане чистого бытия, не исчезая и не растворяясь в массе окружающей ее воды.

На протяжении последнего месяца было несколько случаев, когда я отмечал тенденцию моего сознания обращаться вовнутрь, не встречая при этом никаких преград, подобно тому, как капля масла расплывается на поверхности воды. Так могло продолжаться до тех пор, пока я не предпринимал усилия, чтобы вернуться в нормальное состояние, казавшееся теперь тоже более расширенным, чем обыч­ное поле сознания, которое было у меня до пробуждения. Однако я не придавал особого значения этой стадии, считая все это попытка­ми ума погрузиться в мечты, которые по причине своей светоносности создавали видимость дальнейшего внутреннего расширения, не требуя никакого дополнительного изменения в моем уже и без того необычном состоянии сознания.

Примерно через месяц после моего прибытия в Джамму я отме­тил, что эта склонность к погружению в себя стала проявляться ча­ще и более явно, а также что это каждодневное погружение в свето­носные глубины моего собственного бытия стали для меня источни­ком силы и чувства счастья. Однако события развивались настолько постепенно, а изменения были настолько непредсказуемыми, что это привело меня к убеждению, что все происходившее было след­ствием общего улучшения моего здоровья из-за более благоприят­ного климата, чем каких-то внутренних факторов, действующих во мне.

Ближе к третьей неделе декабря я отметил, что после возвра­щения из этого длительного погружения в себя, которое теперь ста­ло ежедневным в те часы, когда я мог оставаться наедине, мой ум обычно задерживается на строках любимых поэтов-мистиков. Не переоценивая свои поэтические способности, которых у меня совер­шенно не было в обычном, не самоуглубленном состоянии, я решил попробовать написать что-то свое, взяв за образец строки этих поэ­тов. Если не считать того, что я хранил в памяти несколько дюжин санскритских стихов из древних трактатов и высказываний различ­ных мистиков, я не знал о поэзии ничего. После нескольких дней любительских попыток я вдруг почувствовал волнение и готовность первый раз в жизни написать стихи. Не придавая особого значения тому, что, как я считал, было лишь преходящим порывом, я написал несколько строк, и в дальнейшем я каждый день посвящал этому занятию несколько часов.

Я писал на кашмирском языке, но через две недели ежеднев­ных трудов понял, что не могу достичь того, чего мне хотелось. Од­нако бесплодность моих попыток написать стихи вместо того, чтобы ослабить мой дух, подтолкнула меня к еще более настойчивым по­пыткам, и я посвящал все больше и больше времени тому, что скоро стало для меня регулярным и очаровывающим увлечением. Высо­кий уровень требований, которые я предъявлял к своему творчест­во, приводил к тому, что я мог несколько часов пытаться написать одну строку, а потом еще столько же подбирать к ней вторую. Я ни­когда не пытался увязать эту новую склонность с действием таин­ственной силы моего тела. Однако на самом деле все эти неудачные попытки написать стихи были лишь прелюдией к событиям, кото­рые произошли позже. Так, благодаря своим внутренним упражнениям я открыл в себе новый талант, о существовании которого ра­ньше даже не подозревал, а мои грубые и неумелые попытки были первым признаком ученичества.

В эти дни одна из наиболее активных участниц нашей неболь­шой группы энтузиастов в Кашмире приехала в Джамму. Она дово­льно часто заходила ко мне, обычно для того, чтобы узнать новости о нашей работе в Шринагаре, которые я регулярно получал от сек­ретаря или казначея. Однажды, когда она собиралась уходить, я предложил проводить ее домой, надеясь, что такая длительная про­гулка развеет легкую депрессию, которую я в то время испытывал.

Мы шли не торопясь, обсуждая нашу работу, и внезапно, про­ходя по мосту через реку Тави, я почувствовал настолько глубокое погружение в себя, что почти утратил связь с окружающим. Я перестал слышать голос моей спутницы — казалось, она находится на большом расстоянии от меня, хотя в действительности она шла ря­дом. Я внезапно ощутил, подобно вспышке ослепительного света, присутствие какой-то сознательной силы, возникшей из ниоткуда и заполнившей меня, заслонив все окружающее. А потом я увидел две строки прекрасных стихов на кашмирском языке, которые в ви­де светящейся надписи появились в воздухе, а затем исчезли так же внезапно, как возникли.

Когда я пришел в себя, то понял, что девушка в изумлении смотрит на меня, озадаченная тем, что я вдруг замолчал с выражением полной отрешенности у меня на лице. Не рассказывая ей всего, что со мной произошло, я лишь прочел ей стихи, сказав, что они как озарение возникли у меня в уме помимо моей воли и что именно поэтому я замолчал. Она слушала стихи, пораженная их красотой, оценивая каждое слово, и потом сказала, что ее больше всего удив­ляет, как я, будучи человеком, никогда раньше не писавший стихов, смог с первой попытки создать такие прекрасные сроки. Я молча слушал ее, думая о глубине переживания, которое я испытал. До этого мгновения весь мой опыт, связанный со сверхсознанием, был чисто субъективным. Однако сейчас я в первый раз имел вещественное доказательство того изменения, которое произошло во мне неосознанно и независимо от моего обычного повседневного сознания.

… Я находился под глубо­ким впечатлением от загадочного видения и того внезапного скачка, который мой ум совершил в новом направлении. Чем настойчивее я анализировал происшедшее, тем больше поражался глубокому зна­чению, совершенству формы и притягательности языка в увиден­ных мной строках. Несомненно, эти слова не могли быть порождени­ем моего ума.

Я пришел домой и сел обедать, полностью уйдя в свои мысли. Сначала я ел чисто механически, забыв обо всем, что меня окружа­ло, и о еде передо мной, не способный выйти из глубокого погруже­ния в то, что со мной произошло. Оставалась лишь небольшая связь с окружающим миром — как у сомнамбулы, инстинктивно уклоня­ющейся от столкновения с объектами, однако не осознающей, что при этом происходит. Примерно в середине обеда, все так же оста­ваясь наполовину погруженным в транс, я вдруг отметил удивите­льное явление, происходившее внутри меня и заставившее оцепе­неть от изумления и страха.

Сидя на удобном стуле и без всяких усилий с моей стороны, я постепенно стал погружаться в состояние возбуждения и расшире­ния границ себя, подобное тому, которое я испытал в самом начале, в декабре 1937 г. Но сейчас вместо ревущего звука я слышал нечто подобное мелодичному, очаровывающему жужжанию роя пчел, а вместо ощущения, что меня окружает пламя, мне казалось, что все вокруг пронизывает серебристый свет.

Но наиболее поразительное в этом переживании было внезап­ное осознание, что, хотя я все так же связан с телом и окружающей меня средой, мое «я» вдруг расширилось до гигантских размеров и оказалось в прямом контакте со всей сознательной вселенной, кото­рая невыразимым образом присутствовала повсюду. Мое тело, стул, на котором я сидел, стол, комната с ее четырьмя стенами, все, что находилось за этими стенами, земля и небеса — все это было лишь призрачным миражом на фоне этого всепроницающего океана чис­того бытия. Если попытаться описать его наиболее существенный аспект, то этот океан казался одновременно безграничным и про­стирающимся во всех направлениях и в то же время был не более, чем бесконечно малая точка. Из этой точки излучалось все сущест­вующее, в том числе и я, и мое тело.

Казалось, все это было отражением, таким же огромным, как весь космос, но создавалось исходящим из точки светом. Весь огромный мир зависел от лучей, исходивших из этой точки. Так безбрежный океан сознания, в котором я сейчас растворялся, ока­зался одновременно и бесконечно большим, и бесконечно малым. Большим потому, что на его волнах плавало все мироздание, а ма­лым потому, что он был тем «ничто», которое вмещает в себя все.

Это было поразительное переживание, которое я не могу ни с чем сравнить, — оно находилось за пределами всего, что принадле­жит к этому миру, воспринимается чувствами и осознается умом. Я ощущал присутствие внутри себя мощного и сконцентрированного сознания — этого исполненного величия образа космоса, который предстал передо мной не только во всем своем великолепии и огромности, но и во всей своей сущности и реальности.

Мир материальных явлений, находящийся в непрерывном дви­жении, непрерывном изменении и растворении, стал казаться мне фоном, чрезвычайно тонким и быстро тающим слоем пены на по­верхности катящего свои волны океана жизни; тонкой и призрачной завесой тумана, скрывающей бесконечно огромное солнце сознания, представляющего собой обратную сторону взаимоотношений между миром и ограниченным человеческим сознанием.

Так космос, который еще недавно был вездесущим, оказался лишь призрачными преходящими формами, а точка сознания, рань­ше заключавшаяся в теле, выросла до размера огромной вселенной, став вызывающим трепет величественным всеприсутствием, на фо­не которого материальный мир был лишь мимолетным, иллюзор­ным видением.

… Перед тем как полностью выйти из этого состояния и прежде чем слава, в которой я купался, полностью угасла, я увидел про­плывающие у меня в уме светящиеся строки тех же стихов, кото­рые уже видел сегодня, когда мы переходили через мост Тави. Строки следовали одна за другой, как будто попадали в мое созна­ние из некого иного источника знания внутри меня. Они начинались из ярко светящейся глубины моего существа, возникая внезапно как законченные строфы, подобные падающим снежинкам, которые из крошечных точек становились отчетливо видимыми, имеющими правильную форму кристаллами, проплывающими у меня перед глазами и исчезающими так быстро, что они не успевали даже оста­вить след в памяти. Стихи возникали передо мной в законченном виде, написанные по всем правилам языка и рифмы, как будто их порождал окружающий меня вселенский разум для того, чтобы они предстали перед моим внутренним взором.

… На протяжении двух следующих недель я каждый день писал несколько стихотворений на кашмирском языке, которые раскрыва­ли разные грани пережитого мной, некоторые из них имели апока­липтический характер. Стихи возникали сами, в любое время дня или ночи; обычно этому предшествовала остановка привычного по­тока мыслей. Это прекращение умственной активности довольно быстро сменялось состоянием глубокой поглощенности, как будто я погружался в глубины себя, чтобы уловить там вибрации некого по­слания, облеченного в поэтическую форму. Сначала стихи возника­ли передо мной в тонкой форме, подобно невидимому семени, а по­том проходили у меня перед мысленным взором как полностью сформировавшиеся строки, быстро сменяющие друг друга, пока все стихотворение не оказывалось завершенным, после чего у меня воз­никало желание выйти из погруженности в транс и вернуться к нормальному состоянию.

В течение этих двух недель у меня еще раз было такое же трансцендентное переживание, почти во всем подобное первому. Я сидел на стуле, перечитывая фрагмент, написанный мной накануне, когда, повинуясь неведомому порыву, я откинулся на спинку стула и закрыл глаза, расслабившись и ожидая результатов. В это мгно­вение я почувствовал, что расширяюсь во всех направлениях, забыв об окружающем и погрузившись в безбрежное море яркого сияния, заполненное приятными мелодичными звуками, не похожими ни на одну симфонию, которую можно услышать на земле. Увлекаемый этим звуком, я вскоре почувствовал, что больше не связан ни с чем в материальном мире и оказался в невыразимой пустоте — удиви­тельном состоянии, полностью лишенном пространственных или временных свойств. Полчаса спустя я вернулся в нормальное состо­яние и через несколько мгновений увидел перед собой прекрасное стихотворение, порожденное тем необычайным переживанием, че­рез которое я только что прошел.

Прошло две недели, и неожиданно изменился язык стихов, они стали возникать передо мной уже не на кашмирском языке, а на ан­глийском. Мои весьма слабые познания в английской поэзии ограни­чивались несколькими поэмами, которые я читал во время обучения в школе и колледже. Не являясь любителем поэзии, я никогда не читал ее, и не зная ничего о рифме и размерности, свойственным английской поэзии, я не мог ничего сказать о степени совершенства своих стихов.

Через несколько дней мне явились стихи уже не на английском, а на урду. Поскольку в силу своей работы я знал этот язык, для ме­ня не составляло труда записать стихи, хотя в них все же оставались пробелы, которые я смог заполнить лишь спустя несколько ме­сяцев. Через несколько дней после стихов на урду у меня в уме воз­никли стихи на пенджаби. Хоть я и не читал ни одной книги на пенджаби, однако знал этот язык благодаря общению с друзьями, кото­рых приобрел, когда несколько лет жил в Лахоре, обучаясь в школе и колледже. Однако моему удивлению не было границ, когда через несколько дней я увидел стихи на персидском языке, которого со­вершенно не знал. Затаив дыхание, я ждал, и вот наконец перед мо­им внутренним взором появилось целое стихотворение на персид­ском языке. Поскольку в кашмирском языке довольно много пер­сидских слов, мне было нетрудно понять отдельные слова, которые употреблялись в моем родном языке. После немалых усилий я нако­нец смог записать все строки, однако в них было много ошибок и пропусков, которые я не смог заполнить даже спустя длительное время.

 Попытка записать несколько коротких поэм на персидском языке потребовала от меня таких усилий, что через несколько дней я решил отказаться от этой непосильной задачи. От всего этого я чувствовал себя полностью выдохшимся и отметил нездоровое воз­действие, казалось бы, продолжительных занятий, обычно предше­ствовавших сну. Поэтому я решил дать себе возможность неделю полностью отдохнуть.

После этого недолгого отдыха, почувствовав, что мое здоровье улучшилось, я не считал необходимым сопротивляться желанию записывать стихи и поддавался вдохновению каждый раз, когда оно приходило. Однажды, когда подчинившись своему стремлению рас­слабиться и подготовиться к восприятию стихов, я погрузился в се­бя достаточно глубоко, чтобы ощутить тонкую эманацию, исходя­щую из внутреннего источника сознания, я почувствовал волнение и страх, которые пронизали каждую мою клетку, когда передо мной предстали строки на немецком языке, чего я уж и вовсе не ожидал. Придя в себя после погружения, я испытал сильное сомнение в том, что мне удастся справиться с этой задачей, — я никогда не изучал немецкого, не видел ни одной книги на этом языке и в моем присут­ствии никто не говорил на нем. И, тем не менее, я решил попытаться записать небольшую поэму, просто опровергнув истину, веками ка­завшуюся незыблемой, согласно которой, для того чтобы писать на каком-то языке, необходимо его знать.

После стихов на немецком последовали строки на французском, итальянском, санскрите, арабском. Единственное, что мне остава­лось предположить, — это то, что по воле случая я вошел в контакт с источником всеобщего знания и поэтому смог писать стихи на бо­льшинстве из распространенных на земле языков. Я чувствовал, как через меня проходят волны сознательной энергии, подобные электрическому току, несущие то знание, к которому я никогда не мог иметь доступа по причине ограниченных возможностей моего мозга.

Мне не хватало слов, когда я пытался описать переживания, которые были наиболее возвышенной и вдохновляющей частью мо­его бытия. Во всех этих случаях я начинал ощущать в себе присут­ствие некоего наблюдателя, или, если выразиться точнее, — моей собственной светоносной сущности, которая (отвергая все представ­ления о границах тела) свободно плыла по волнам яркого моря со­знания, каждая их которых вмещала в себя безграничную вселен­ную значений и смыслов, включающую и все настоящее, и все про­шлое, и все будущее, порождающую все науки, философии и искус­ства, бывшие когда-либо на земле, так же как и те, которым еще предстоит появиться в будущем. Все это было сконцентрировано в точке, существующей одновременно здесь и везде, сейчас и всегда, — бесформенном, неизмеримом океане мудрости, из которого зна­ние капля за каплей попадает в человеческий мозг.

Каждый раз, когда я попадал в эту сверхчувственную реаль­ность, меня настолько переполняло чувство таинственности и изум­ления, что все остальное в этом мире, все события человеческой ис­тории, все мечты и желания, все события моей жизни и даже сам факт моего существования, жизни и смерти казались тривиальным перед неописуемым великолепием, непостижимой таинственностью и величием океана жизни, в котором мне иногда удавалось достичь берега.

Ежедневное погружение в океан сознания, к которо­му я неожиданно получил доступ, возбуждающе по­действовало на мой ум. Я был изумлен богатством открывшегося во мне мира. Беспокойство и сомнения, вызванные моим состоянием, исчезли без следа, уступая место чувству невыразимой благодарно­сти божественной силе, которая, невзирая на мое невежество и по­стоянное сопротивление, на мои ошибки и промахи, все же создала во мне новый канал восприятия, благодаря которому потрясающая реальность открылась для моего внутреннего взора.

… С течением времени я возвращался к норме — неизменно пребывая в состоянии повышенного созна­ния, я выходил из состояния умственного опьянения и переходил в состояние трезвости. Я стал более отчетливо сознавать, что, несмот­ря на то, что мой психофизиологический аппарат обрел возмож­ность переступать за пределы, ограничивающие умственную деяте­льность обыкновенного человека, во всех остальных проявлениях я ни чем не превосходил окружающих.

Физически я был столь же подвержен болезням, подвластен процессу старения и уязвим для несчастных случаев, как и любой другой человек. Единственное различие заключалось в том, что из­менения в моей ментальной сфере, приблизившие меня к понима­нию высоких метафизических материй, столь же отличных от обы­денных концепций, как свет от тьмы, оказали сдерживающее воз­действие на неустойчивость моего ума. Я ни в коей мере не преодо­лел биологические ограничения своего организма, никак не повысил его выносливость и физические возможности и не обрел чудесных способностей, дающих мне право бросить вызов законам природы. С другой стороны, мой организм стал более чувствительным.

Продолжение следует…